ИОСИФ БОБРОВИЦКИЙ

ОДА ЛЫЖНЫМ БОТИНКАМ

Я, как реликвию, повешу на стене

Изношенные лыжные ботинки.

Ведь двадцать лет они служили мне,

Не требуя ни ласки, ни починки.

Терзал их наст и пропитал их пот,

Сквозь кожу обозначились мозоли.

За двадцать лет не наскребётся год,

Когда они пылились в антресолях.

Их торопила в путь неторная тропа,

А чаще – чаща и завалы снега,

То скромная речушка Жукопа,

То безграничный сказочный Онего.

Карелии их звал озёрный край,

Гортанным криком призывали горы.

Святой водой поил седой Валдай

И обещали рай пещеры из Мещёры.

По-прежнему верны вы снежной целине,

Доверчиво лыжне внимая по старинке…

Я, как реликвию, повешу на стене

Заслуженные лыжные ботинки.

ГОЛУБЫЕ ДОРОГИ

За поворотом дует встречный ветер,

ну а пока попутный ветерок.

Как хорошо, что на планете

так много голубых дорог!

Дороги эти так порой не гладки,

Встаёт порог дороге поперёк.

Как хорошо в брезентовой палатке

Распутать пряди пройденных дорог!

Преодолению вдвойне бываем рады.

Рычи, река, проткнувши перекат.

Как хорошо, что взятые преграды

препятствуют движению назад!

МШАРЫ

Кто не бывал на моховом болоте,

Боюсь, моих восторгов не поймёт.

Здесь на болоте вы, буквально пьёте

Прозрачный воздух, как янтарный мёд.

Широкая пред вами панорама,

Ковром под ноги голубые мхи.

Здесь тишина и благовонья храма,

Как богомольцы, заросли ольхи.

А кочки, как старинные иконы.

В окладах – клюква, словно сердолик.

Невольно бьёшь им низкие поклоны,

Взгляд устремив на их печальный лик.

Сосёнки-канделябры, а под вечер,

Когда целует солнце край земли,

На хрупких ветках зажигая свечи,

Вечерний гимн курлычат журавли.

Я – атеист, но хочется молиться,

Такая здесь разлита благодать.

Ничто не может с мшарами сравниться,

Но это чудо надо увидать.

МАЯКОВСКОМУ – ЧЕРЕЗ ДЕСЯТИЛЕТИЯ

Вы, в горсти сжимавший, аж до хруста,

Хрусталей поэтических друзу,

Вы в прокрустово ложе искусства

Шар загнавший, как будто в лузу,

Говорите, что жизни лодка

Раскололась о быт, как о риф.

И причиной тому не водка,

Не какой-то стихийный взрыв.

Так какой же космической силе

Удалось разнести ваш бриг?

Неужели Вам враз изменили

Голос, выдержка, Лиля Брик?

Неужели в Вас ярость остыла,

Что ломала врагам рога,

Или может ударом с тыла

Был предательский выпад врага?

Слишком рано Вы с поля брани

Вознеслись навсегда на Парнас.

Сколько здесь накопилось дряни!

До чего ж не хватает Вас!

Да, бесспорно, и вы устали.

Мы не знаем, как это сталось.

Так в суставах мостов у стали

Наступает внезапно усталость.

* * *

 Стоит сирень в павлиньем опереньи,

 Кусты-букеты обрамляют сад,

 Но заслоняя водопад сирени,

 Висит рябины пряный аромат...

 И тотчас мне припомнилась рябина,

 Что посадила под окном сестра,

 Кусты сирени, заросли жасмина

 И сладкий дым рябинного костра.

 Пьянящая и пенящая сила,

 Не знающая ножниц и узды. . .

 И вспомнил я, как бабушка просила

 Меня сыскать на небе три звезды.

 Я находил, и бабушка читала

 При свечке пожелтевшие листы.

 Она любым цветам предпочитала

 Рябины белопенные цветы.

 Я не хочу, чтоб жалкие руины

 Зияли, словно цирки на Луне.

 Пусть по весне неяркий цвет рябины

 Кому-нибудь напомнит обо мне.

ПОРТРЕТ КЕДРИНА

(сонет-акростих)

Простой портрет в латунной тонкой раме.

Он как подарок дорог мне вдвойне.

Рапира глаз пронзила душу мне -

Так лик святого потрясает в храме.

Раздвоилось лицо, расплылось по стене:

Еретик Рембрандт в незабвенной драме,

То кажется, как в кинопанораме,

Каскад различных лиц: вот дипломат в пенсне,

Един в двух лицах - Чацкий и Молчалин -

Двойник поэта гневен и печален…

Распался ряд, сползает со стены.

И он предстал, как освещенный блицем,

Непризнанным при жизни ясновидцем,

Астрологом непознанной страны.

НАДЕЖДА БОЛТЯНСКАЯ

*  *  *

Твои глаза так глубоки,

Смеясь, так ласково глядят.

Слова нежны, слова легки,

В душе покой и в мыслях лад.

Любить тебя – вот благодать,

Как будто в воздухе парить,

В намёки милые играть,

Но лишь тобой дышать и жить.

*  *  *

Когда растеряются строчки,

Услышав насмешливый свист.

Останутся лишь многоточья

И белый нетронутый лист.

Но символов неоднозначность

Наполнит бумагу теплом,

А странных созвучий прозрачность

Останется мне на потом.

*  *  *

Друзья пакуют чемоданы

И уезжают на Восток.

Их ждут полуденные страны,

Горячий ветер и песок.

На брошенное оглянуться

Не даст шальная кутерьма,

И в апельсиновом кибуце

Не будет места для письма.

Свой путь они осмыслят сами.

И в этом нет ничьей вины.

А мы с постылыми делами

Теперь им просто не нужны.

БОРИС ВАСИЛЬЕВ-ПАЛЬМ

*  *  *

Юность в спорте профукал я фертом,

Подарил свою молодость книгам,

Зрелость я просидел за мольбертом.

Знать бы ведать, что жизнь будет мигом.

Что моя вся фактически – в детстве.

Всё казалось – успею, успею.

С Митридатом теперь я в соседстве.

Занесло меня в Пантикопею…

Что в итоге, верней, что осталось,

Кроме сильно поблёкших мечтаний?

Неужели единственно – старость.

Да уменье делить с вычитаньем?

Суть ответа не маленьким детям

От щедрот оставляю в наследство.

Пусть они поразмыслят над этим,

Я ж впадаю в счастливое детство.

*  *  *

Хотел бы я вернуться сыном блудным,

Но нет уже ни дома, ни отца.

Моим путям окольным, многотрудным

Не знать благополучного конца.

И нету мне, несчастному прощенья

За то, что кинул севера красу.

Мытарствую заложником отмщенья,

Убытки наказанием несу,

Так может быть, раскаянье с терпеньем

Мою искупят вольную вину?

Не спасся я вчера церковным пеньем,

Так завтра долг поэмами верну.

   *  *  *

В плену у гордыни – особенно девы –

Не станут счастливыми. Нет, никогда!

Несильные где? Беззащитные, где вы?

Без вас человечеству просто беда.

Коль сила со слабостью не повстречались,

Огню настоящей любви не гореть.

Где гордые силы на славу венчались,

Там славе осталось одно – умереть.